Лирика

neploxoy stishok! a gde tak pisat nauchilas?

ЭТИ, ТЕ И ДРУГИЕ

1.
Белые цифры на темном табло аэропорта «Шереметьево» показывали через ноль две семерки, то есть 7 июля.
- Еще бы добавить 7 утра и 7 минут и их будет четыре, - машинально скользнув взглядом на табло в ожидании своего рейса, подумал Михайлов. - Хотя это будет, пожалуй, явный перебор. Достаточно трех семерок. По крайней мере, это знакомо.
Но время трех семерок уже прошло, поскольку на больших часах стрелки медленно с равнодушным поминутным пощелкиванием приближались к 8 вечера, то есть к 20:00.
Самолет в Брюссель вылетал в 21.25 и на табло, в очередной раз красиво прошелестев черными ламелями букв и цифр, появилась надпись, не обманувшая, наконец, томительного ожидания, - объявлялась регистрация на их рейс.
Максим Михайлов со своей женой Машей, взяв сумки, направился к стойке регистрации, где уже суетливо толпились авиапассажиры – эти извечные странники призрачных надежд голубого неба. Народу было немного: в это время все предпочитали отдохнуть где-нибудь у моря, на худой конец – на даче, а не плестись незнамо куда в эту заносчивую Европу. Скорее всего, это были бизнесмены или командировочные, нежели туристы, и Михайлов среди них ощущал себя здесь выполняющим некое специальное задание.
Они собственно и не хотели ехать в Бельгию и планировали провести отпуск в совсем другом месте, Только три недели назад Машина дочь от первого брака 35-летняя Ирина позвонила Михайлову на мобильный из далекой Европы и возбужденным голосом прокричала в трубку, что ей срочно нужна помощь, лучше деньгами, иначе её сейчас же посадят в тюрьму. Михайлов не успел выяснить подробности: разговор внезапно оборвался на полуслове, и повторного звонка не последовало. Звонков вообще больше не было.
Тогда они решили ехать. «Выручать» - как сказала Маша.
Михайлов был вовсе не в восторге от этого предложения. И не оттого, что Ирине он был отчимом, он не особенно замечал этой разницы, его отношение к Ирине было ровным, оно словно транслировалось сквозь призму их собственных отношений с Машей, которую он любил.
«Как мне кажется» - подумалось при этих словах Михайлову.
Он слишком часто за последние два года имел дело с Ириной. Она постоянно звонила именно ему, потому что мать не могла выносить этот затравленный далекий голос и тут же скатывалась в долгое пике страшных головных болей.
Ирина жаловалась на Олега Калинина - своего гражданского мужа, саратовского парня, волею судьбы оказавшегося за границей ещё со времен перестройки, когда бывшую советскую группировку войск в Германии, где он служил, расформировали в два дня и все тут же разбрелись, кто куда. На родине его ждали немолодые уже родители и смутное будущее в провинциальной глуши, поэтому он без мучительных сомнений, так не свойственных молодости, решил дезертировать, благо момент был подходящий.
Ирина тогда же и познакомилась с ним, оказавшись в Европе в поисках красивой заграничной жизни, уехав по какому-то срочному набору сомнительных агентств из Москвы с одним лишь полиэтиленовым пакетом. Её конечно, как и всех их, обманули, сразу за границей отобрали загранпаспорт, и она, едва избежав попадания в дешевый притон, сумела исчезнуть, правда, без средств и документов.
Все эти годы Маша ничего не знала о ней и уже не надеялась её увидеть, потому что все поиски и запросы ни к чему не приводили. Оставалось думать самое плохое, когда однажды через Интерпол, куда они обратились через знакомых Михайлова, пришло известие, что та, оказывается, жива и здорова и даже ворует колбасу в немецком универмаге. Собственно эта колбаса была тем звеном, за которое через местную полицию удалось всё про неё выяснить. Тогда же и Ирина вспомнила про мать и объявилась в один прекрасный день своим телефонным звонком. У неё была отличная память на цифры и, несмотря на годы, она хорошо помнила номер домашнего телефона, который, к счастью, не изменился.
Оказалось, что она проскиталась вместе со своим Калининым 15 лет по всей Европе, нарожала ему троих детей, Машиных внуков, пока, наконец, устав от неустроенности, эти бестолковые молодые люди окончательно не осели в замечательном, как им казалось тогда, фламандском Брюгге.
«Брюгге – это дыра» - всегда вспоминался потом Михайлову этот фильм с Колин Фарреллом и он представлял серый каменный мешок с наивной детской картинностью городских фасадов, не лишенный, наверное, средневековой красоты и романтики.
Что там у них сейчас произошло, Михайлов из разговоров с Ириной не мог понять, она по телефону только всячески поносила мужа и грозила его зарезать, или это он хотел её зарезать, Михайлов не мог толком разобрать, да и не старался. Между воплями она просила срочно выслать денег, потому что тот ей ничего не дает и у неё сплошные долги, и вот-вот за ней придут полицейские, чтобы забрать в страшную бельгийскую кутузку, которая, наверное, по мнению Михайлова, была все-таки лучше московской непростой жизни.
Михайлов после её звонка сразу перезванивал Калинину на его мобильный, стараясь делать это ровно в 4.30 вечера по их местному времени, потому что тот именно в это время приходил домой со стройки, где работал, и не успевал еще выпить чего-нибудь, и тогда разговаривать с ним будет уже бесполезно.
Тот объяснял Михайлову, что Ирина сама ушла из дома, что её действительно ищет полиция, потому что она недавно оставила младшую дочь одну у входа в универмаг, чего делать было никак нельзя, потому что в этой благополучной Европе с детьми происходят всякие страшные вещи, стоит им остаться без присмотра родителей. Эти вездесущие педофилы только и ждут, чтобы схватить одинокого ребенка, даже не для того, чтобы надругаться, а скорее от застарелой европейской тоски.
Вот уж действительно «чем славится Бельгия - извращенцами и шоколадом, чтобы подобраться к детишкам» - опять вспомнился Михайлову все тот же известный фильм.
Получив деньги, Ирина звонила Михайлову и сообщала, что она сейчас находится в каком-то приюте Красного креста, Каритасе, по-местному, что за ней постоянно следят, а вернуться в семью она не может, потому что Олег гад, он её убьет и т.д. и т.п. Между её криками Михайлов едва успевал вставить одно-два слова, потому что это, как всегда, был скорее монолог, чем беседа.
«Только голосов нам не хватает» - подумал тогда Михайлов. И оказался прав. Потому что они появились, только позже. И не только голоса.
Вся эта история за последние два года изрядно поднадоела ему, суммы переводов увеличивались и переползли уже за несколько тысяч евро, а результат никак не улучшался, скорее наоборот, и он не видел никакого просветления ни сейчас, ни в будущем, где уже неясно начинались собираться грозовые черные тучи.
Приняв решение о поездке, он на службе, как было положено при отъездах, детально доложил о своих планах руководству, на что в ответ, в порядке заботы о кадрах, получил «добро» с некоторой дополнительной информацией «на крайний случай», как пояснил ему его начальник. Впоследствии оказалось, что эта поддержка была очень кстати.

Здесь не соглашусь:
1) Жизнь Михайлова и его жены эти годы была настоящей борьбой - сначала чтобы отправить её назад, поскольку жить с ней невозможно, потом за выживание в её присутствии.
2) Калинин долго жаловался на жизнь, но когда Ирина созрела для поездки, то оказалось, что он, устав ждать, уже решил свои проблемы. Но дети надо сказать страдают до сих пор, хотя маму назад и не ждут. Не звонят и не пишут, хотя раньше общались часто.
3) Ирина конечно и до этого не шибко отличалась хорошим поведением, но жизнь за границей приучила её не работать, а существовать за счет детей - пособия там, социал. А в Москве - тоска, денег нет, назад не пускают, свихнуться можно.

А вообще, конечно, спасибо за внимание к этой истории. Хотя многое осталось за кадром (не менее как трагичное так и комичное). Ситуация между тем тихо развивается и возможно последует вторая часть.